Стихи Александра Твардовского
Хорошо тому живётся,
Кто хороший человек!
Нельзя научить любить то, чего сам не любишь или не умеешь любить.
Так о солдате говорят.
И сам порой он врет:
Мол, для чего смотреть назад,
Когда идешь вперед?
Принять решение — значит смириться с перевесом одних внешних факторов над другими.
Литературу надо любить страстно и ревниво. Мы в юности споры решали как? Помню, в Смоленске, в редакции газеты один кричит: «Лев Толстой дерьмо!» – «Что?!» – не думавши, разворачиваюсь и по зубам за такие слова!
С тропы своей ни в чём не соступая,
Не отступая — быть самим собой.
Так со своей управиться судьбой,
Чтоб в ней себя нашла судьба любая
И чью-то душу отпустила боль.
Как ни трудно, как ни худо —
Не сдавай, вперед гляди,
Это присказка покуда,
Сказка будет впереди.
Общение с книгой — высшая и незаменимая форма интеллектуального развития человека.
Я вдвойне тогда счастливый,
Если вволю потружусь.
И даром думают, что память
Не дорожит сама собой,
Что ряской времени затянет
Любую быль,
Любую боль;
Я полон веры несомненной,
Что жизнь — как быстро ни бежит, —
Она не так уже мгновенна
И мне вполне принадлежит.
Литература — добрый советчик в определении того, что составляет, пожалуй, главный вопрос для юношества: кем быть? Дело не в том, что литература зовет только в литературу. Вовсе нет. Литература притягательной силой созданных ею образов зовет во все области человеческой деятельности, человеческого труда. В этом смысле она способна направить человека, помочь ему найти свое призвание, свою задачу в жизни.
Грянул год, пришел черед,
Нынче мы в ответе
За Россию, за народ
И за все на свете.
От Ивана до Фомы,
Мертвые ль, живые,
Все мы вместе — это мы,
Тот народ, Россия.
Все сроки кратки в этом мире,
Все превращенья — на лету.
Сирень в году дня три-четыре,
От силы пять кипит в саду.
Тот, кто оваций не любил,
По крайней мере знал им цену.
Балагуру смотрят в рот,
Слово ловят жадно.
Хорошо, когда кто врет
Весело и складно.
Не стареет твоя красота,
Разгорается только сильней.
Пролетают неслышно над ней,
Словно легкие птицы, лета.
Я скажу не напрасно —
Это дети поймут:
Книга – друг,
И не раз нам
Обращаться к нему.
Порой такая гудит усталость,
Как лечь в кровать, —
Сдается, силы едва осталось,
Чтоб утром встать.
Отзывы к стихотворению
Читать стих поэта Цитаты Александра Твардовского на сайте РуСтих: лучшие, красивые стихотворения русских и зарубежных поэтов классиков о любви, природе, жизни, Родине для детей и взрослых.
Знаменитый поэт и ветеран Великой Отечественной войны А. Т. Твардовский однажды сказал: «Кто прячет прошлое ревниво, тот вряд ли с будущим в ладу». Эта цитата отражает взаимосвязь прошлого и будущего: тот, кто стремится скрыть и уничтожишь историческую память народа, не сможет развить свою страну и даже удержать ее от деградации. Только опыт учит людей не совершать былых ошибок, а если его нет, то мы вновь наступаем на грабли. Эту закономерность доказывают многочисленные примеры.
Без опыта прошлых поколений люди не смогут развиваться и застрянут на одном месте, поколение за поколением проживая одно и то же. Лучшее будущее, которого все так ждут, никогда не наступит в таких условиях. Это доказывает пример из антиутопии Рэя Брэдбери «451 градус по Фаренгейту». Он описал государство, где власть имущие запретили и уничтожили все книги. Их они заменили примитивными теле-шоу, которые зомбировали людей и заставляли их мыслить и жить по шаблону, навязанному извне. Для борьбы с инакомыслием они создали целые подразделения пожарных, которые сжигали книги. В результате обитатели нового мира не знали, что было до них, поэтому не могли оценить настоящее и спрогнозировать будущее. Из-за этого они, сами того не зная, жили под пятой тирании и отдали все свои права деспотам, которые заботились лишь о своих интересах. Такое общество не имело будущего, поэтому многие люди покидали его и объединялись в лесные коммуны, где сохраняли книги и копили опыт, чтобы когда-нибудь начать историю человечества с нуля. Этот пример доказывает, что сокрытие истории ведет к деградации общества и тому сценарию будущего, который не выдерживает критики.
Подробнее о возможном будущем без прошлого Рэй Брэдбери написал в рассказе «Улыбка». Произведение начинается с описания нищеты, хаоса и голода. Разруха в головах превратила преуспевающее общество людей в толпу бедняков, которые самозабвенно винили предков во всех своих злоключениях. По мнению героев, все беды в мире были вызваны неправильными действиями тех, кто был до них. Не углубляясь в историю, они лишь слепо разрушали то, что осталось от былых времен. Автор описывает надругательство над картиной Да Винчи «Мона Лиза». Люди, озверевшие от отчаяния, выплескивали свою боль на произведение искусства и искали в этом решение проблем. Но очевидно, что такая глупость могила прийти на ум только недалеким вандалам. Что сделало всех жителей города такими? Именно отречение от своего прошлого! Отказавшись от опыта былых веков, они ничего не смогли ему противопоставить и деградировали.
Таким образом, правота А. Т. Твардовского очевидна: отрекаясь от прошлого и забывая его, мы отказываемся от светлого будущего и погружаемся в круговорот одних и тех же ошибок. Важно учитывать и применять опыт предков, чтобы завещать потомкам богатство, а не нищету, достижения, а не разруху.
Ты помнишь, ночью предосенней,Тому уже десятки лет, —Курили мы с тобой на сене,Презрев опасливый запрет.
То вслух читая чьи-то строки,То вдруг теряя связь речей,Мы собирались в путь далекийИз первой юности своей.
Мы не испытывали грусти,Друзья — мыслитель и поэт. Кидая наше захолустьеВ обмен на целый белый свет.
Мы жили замыслом заветным,Дорваться вдругДо всех наук —Со всем запасом их несметным —И уж не выпустить из рук.
Мы повторяли, что напастиНам никакие нипочем,Но сами ждали только счастья, —Тому был возраст обучен.
Мы знали, что оно сторицейДолжно воздать за наш порывВ премудрость мира с ходу врыться,До дна ее разворотив.
Готовы были мы к походу. Что проще может быть:Не лгать. Не трусить. Верным быть народу. Любить родную землю-мать,Чтоб за нее в огонь и в воду. А если —То и жизнь отдать.
Что проще!В целости оставимТаким завет начальных дней. Лишь от себя теперь добавим:Что проще — да. Но что сложней?
Такими были наши дали,Как нам казалось, без прикрас,Когда в безудержном запалеМы в том друг друга убеждали,В чем спору не было у нас.
И всласть толкуя о науках,Мы вместе грезили о том,Ах, и о том, в каких мы брюкахДомой заявимся потом.
Дивись, отец, всплакни, родная,Какого гостя бог нанес,Как он пройдет, распространяяМосковский запах папирос.
Москва, столица — свет не ближний,А ты, родная сторона,Какой была, глухой, недвижной,Нас на побывку ждать должна.
Ты не забыл, как на рассветеОповестили нас, дружков,Об уходящем в осень летеЗапевы юных петушков.
Их голосов надрыв цыплячийТам, за соломенной стрехой, —Он отзывался детским плачемИ вместе удалью лихой.
В какой-то сдавленной печали,С хрипотцей истовой своейОни как будто отпевалиКонец ребячьих наших дней.
Как будто сами через силуОбрядный свой тянули сказО чем-то памятном, что былоДо нас. И будет после нас.
Но мы тогда на сеновалеНе так прислушивались к ним,Мы сладко взапуски зевали,Дивясь, что день, а мы не спим.
И в предотъездном нашем часеПредвестий не было о том,Какие нам дары в запасеСудьба имела на потом.
И где, кому из нас придется,В каком году, в каком краюЗа петушиной той хрипотцейРасслышать молодость свою.
2. Сын за отца не отвечает
Сын за отца не отвечает —Пять слов по счету, ровно пять. Но что они в себе вмещают,Вам, молодым, не вдруг обнять.
Их обронил в кремлевском залеТот, кто для всех нас был однимСудеб вершителем земным,Кого народы величалиНа торжествах отцом родным.
Вам —Из другого поколенья —Едва ль постичь до глубиныТех слов коротких откровеньеДля виноватых без вины.
Вас не смутить в любой анкетеЗловещей некогда графой:Кем был до вас еще на светеОтец ваш, мертвый иль живой.
В чаду полуночных собранийВас не мытарил тот вопрос:Ведь вы отца не выбирали, —Ответ по-нынешнему прост.
Но в те года и пятилетки,Кому с графой не повезло, —Для несмываемой отметкиПодставь безропотно чело.
Ты здесь, сынок, но ты нездешний,Какой тебе еще резон,Когда родитель твой в кромешный,В тот самый список занесен.
Еще бы ты с такой закваскойМечтал ступить в запретный круг.
С тебя тот знак отныне снят. Счастлив стократ:Не ждал, не чаял,И вдруг — ни в чем не виноват.
Конец твоим лихим невзгодам,Держись бодрей, не прячь лица. Благодари отца народов,Что он простил тебе отцаРодного —с легкостью нежданнойПроклятье снял. Как будто онЕму неведомый и странныйУзрел и отменил закон.
(Да, он умел без оговорок,Внезапно — как уж припечет —Любой своих просчетов ворохПеренести на чей-то счет;На чье-то вражье искаженьеТого, что возвещал завет,На чье-то головокруженъеОт им предсказанных побед.)Сын — за отца? Не отвечает!Аминь!И как бы невдомек:А вдруг тот сын (а не сынок!),Права такие получая,И за отца ответить мог?
Ответить — пусть не из науки,Пусть не с того зайдя конца,А только, может, вспомнив руки,Какие были у отца. В узлах из жил и сухожилий,В мослах поскрюченных перстов —Те, что — со вздохом — как чужие,Садясь к столу, он клал на стол. И точно граблями, бывало,Цепляяложки черенок,Такой увертливый и малый,Он ухватить не сразу мог. Те руки, что своею волей —Ни разогнуть, ни сжать в кулак:Отдельных не было мозолей —Сплошная. Подлинно — кулак!И не иначе, с тем расчетомГорбел годами над землей,Кропил своим бесплатным потом,Смыкал над ней зарю с зарей. И от себя еще добавлю,Что, может, в час беды самойЕго мужицкое тщеславье,О, как взыграло — боже мой!
И в тех краях, где виснул инейС барачных стен и потолка,Он, может, полон был гордыни,Что вдруг сошел за кулака.
А может быть, в тоске великойОн покидал свой дом и дворИ отвергал слепой и дикий,Для круглой цифры, приговор.
И в скопе конского вагона,Что вез куда-то за Урал,Держался гордо, отчужденноОт тех, чью долю разделял.
(Смотри, какой ты сердобольный, —Я слышу вдруг издалека, —Опять с кулацкой колокольни,Опять на мельницу врага. — Доколе, господи, доколеМне слышать эхо древних лет:Ни мельниц тех, ни колоколенДавным-давно на свете нет.)
(Мужик не сметил, что отныне,Проси чего иль не проси,Не Ленин, даже не КалининБыл адресат всея Руси. Но тот, что в целях коммунизмаЯвлял иной уже размахИ на газетных полосахЧитал республик целых письма —Не только в прозе, но в стихах.)
А может быть, и по-другомуРешал мужик судьбу свою:Коль нет путей обратных к дому,Не пропадем в любом краю.
Но как и где отец причалит,Не об отце, о сыне речь:Сын за отца не отвечает, —Ему дорогу обеспечь.
Клеймо с рожденья отмечалоМладенца вражеских кровей. И все, казалось, не хваталоСтране клейменых сыновей.
Недаром в дни войны кровавойБлагословлял ее иной:Не попрекнув его виной,Что душу горькой жгла отравой,Война предоставляла правоНа смерть и даже долю славыВ рядах бойцов земли родной.
Одна была страшна судьбина:В сраженье без вести пропасть.
И до конца в живых изведавТот крестный путь, полуживым —Из плена в плен — под гром победыС клеймом проследовать двойным.
Нет, ты вовеки не гадалаВ судьбе своей, отчизна-мать,Собрать под небом МагаданаСвоих сынов такую рать.
Средь наших праздников и буденНе всякий даже вспомнить мог,С каким уставом к смертным людямВзывал их посетивший бог.
Он говорил: иди за мною,Оставь отца и мать свою,Все мимолетное, земноеОставь — и будешь ты в раю.
А мы, кичась неверьем в бога,Во имя собственных святыньТой жертвы требовали строго:Отринь отца и мать отринь.
Забудь, откуда вышел родом,И осознай, не прекословь:В ущерб любви к отцу народов —Любая прочая любовь.
Ясна задача, дело свято, —С тем — к высшей цели — прямиком. Предай в пути родного братаИ друга лучшего тайком.
И душу чувствами людскимиНе отягчай, себя щадя. И лжесвидетельствуй во имя,И зверствуй именем вождя.
Любой судьбине благодарен,Тверди одно, как он велик,Хотя б ты крымский был татарин,Ингуш иль друг степей калмык.
Рукоплещи всем приговорам,Каких постигнуть не дано. Оклевещи народ, с которымВ изгнанье брошен заодно.
И в душном скопище исходов —Нет, не библейских, наших дней —Превозноси отца народов:Он сверх всего. Ему видней. Он все начала возвещаетИ все концы, само собой.
Сын за отца не отвечает —Закон, что также означает:Отец за сына — головой.
Но все законы погасилаДля самого благая ночь. И не ответчик он за сына,Ах, ни за сына, ни за дочь.
Давно отцами стали дети,Но за всеобщего отцаМы оказались все в ответе,И длится суд десятилетий,И не видать еще конца.
Забыть, забыть велят безмолвно,Хотят в забвенье утопитьЖивую быль. И чтобы волныНад ней сомкнулись. Быль — забыть!
Забыть родных и близких лицаИ стольких судеб крестный путь —Все то, что сном давнишним будь,Дурною, дикой небылицей,Так и ее — поди, забудь.
Но это было явной быльюДля тех, чей был оборван век,Для ставших лагерною пылью,Как некто некогда изрек.
Забыть — о, нет, не с теми вместеЗабыть, что не пришли с войны, —Одних, что даже этой честиСуровой были лишены.
Забыть велят и просят ласкойНе помнить — память под печать,Чтоб ненароком той огласкойНепосвященных не смущать.
О матерях забыть и женах,Своей — не ведавших вины,О детях, с ними разлученных,И до войны,И без войны. А к слову — о непосвященных:Где взять их? Все посвящены.
И даром думают, что памятьНе дорожит сама собой,Что ряской времени затянетЛюбую быль,Любую боль;
Нет, все былые недомолвкиДомолвить ныне долг велит. Пытливой дочке-комсомолкеПоди сошлись на свой главлит;
Втолкуй, зачем и чья опекаК статье закрытой отнеслаНеназываемого века Недоброй памяти дела;
Какой, в порядок не внесенный,Решил за насОсобый съездНа этой памяти бессонной,На ней как разПоставить крест.
И кто сказал, что взрослым людямСтраниц иных нельзя прочесть?Иль нашей доблести убудетИ на миру померкнет честь?
Иль, о минувшем вслух поведав,Мы лишь порадуем врага,Что за свои платить победыСлучалось нам втридорога?
В новинку ль нам его злословье?Иль все, чем в мире мы сильны,Со всей взращенной нами новью,И потом политой и кровью,Уже не стоит той цены?И дело наше — только греза,И слава — шум пустой молвы?
Тогда молчальники правы,Тогда все прах — стихи и проза,Все только так — из головы.
Что нынче счесть большим, что малым —Как знать, но люди не трава:Не обратить их всех наваломВ одних непомнящих родства.
Пусть очевидцы поколеньяСойдут по-тихому на дно,Благополучного забвеньяПрироде нашей не дано.
Спроста иные затвердили,Что будто нам про черный деньНе ко двору все эти были,На нас кидающие тень.
Но все, что было, не забыто,Не шито-крыто на миру. Одна неправда нам в убыток,И только правда ко двору!
А я — не те уже годочки —Не вправе я себе отсрочкиПредоставлять. Гора бы с плеч —Еще успеть без проволочкиНемую боль в слова облечь.
Ту боль, что скрытно временамиИ встарь теснила нам сердцаИ что глушили мы громамиРукоплесканий в честь отца.
С предельной силой в каждом залеОни гремели потому,Что мы всегда не одномуТому отцу рукоплескали.
Всегда, казалось, рядом был,Свою земную сдавший смену. Тот, кто оваций не любил,По крайней мере знал им цену.
И, грубо сдвоив имена,Мы как одно их возглашалиИ заносили на скрижали. Как будто суть была одна.
А страх, что всем у изголовьяЛихая ставила пора,Нас обучил хранить безмолвьеПеред разгулом недобра.
Велел в безгласной нашей долеНа мысль в спецсектор сдать права,
С тех пор — как отзыв давней болиОна для нас — явись едва. Нет, дай нам знак верховной воли,Дай откровенье божества.
Уж он за всеми мелочамиУзрел бы ширь и глубину. А может быть, пожал плечамиИ обронил бы:— Ну и ну! —
Так, сяк гадают те и эти,Предвидя тот иль этот суд, —Как наигравшиеся дети,Что из отлучки старших ждут.
Но все, что стало или станет,Не сдать, не сбыть нам с рук своих,И Ленин нас судить не встанет:Он не был богом и в живых.
А вы, что ныне норовитеВернуть былую благодать,Так вы уж Сталина зовите —Он богом был — Он может встать.
Чтоб мерить все надежной меркой,Чтоб с правдой сущей быть не врозь,Многостороннюю проверкуПрошли мы — где кому пришлось.
И опыт — наш почтенный лекарь,Подчас причудливо крутой, —Нам подносил по воле векаЕго целительный настой. Зато и впредь как были — будем, —Какая вдруг ни грянь гроза —Людьмииз тех людей,что людям,Не пряча глаз,Глядят в глаза.
Перед отлетом
Ты помнишь, ночью предосенней,
Тому уже десятки лет, —
Курили мы с тобой на сене,
Презрев опасливый запрет.
То вслух читая чьи-то строки,
То вдруг теряя связь речей,
Мы собирались в путь далекий
Из первой юности своей.
Мы не испытывали грусти,
Друзья — мыслитель и поэт.
Кидая наше захолустье
В обмен на целый белый свет.
Мы жили замыслом заветным,
Дорваться вдруг
До всех наук —
Со всем запасом их несметным —
И уж не выпустить из рук.
Мы повторяли, что напасти
Нам никакие нипочем,
Но сами ждали только счастья, —
Тому был возраст обучен.
Мы знали, что оно сторицей
Должно воздать за наш порыв
В премудрость мира с ходу врыться,
До дна ее разворотив.
Готовы были мы к походу.
Что проще может быть:
Не лгать.
Не трусить.
Верным быть народу.
Любить родную землю-мать,
Чтоб за нее в огонь и в воду.
А если —
То и жизнь отдать.
Что проще!
В целости оставим
Таким завет начальных дней.
Лишь от себя теперь добавим:
Что проще — да.
Но что сложней?
Такими были наши дали,
Как нам казалось, без прикрас,
Когда в безудержном запале
Мы в том друг друга убеждали,
В чем спору не было у нас.
И всласть толкуя о науках,
Мы вместе грезили о том,
Ах, и о том, в каких мы брюках
Домой заявимся потом.
Дивись, отец, всплакни, родная,
Какого гостя бог нанес,
Как он пройдет, распространяя
Московский запах папирос.
Москва, столица — свет не ближний,
А ты, родная сторона,
Какой была, глухой, недвижной,
Нас на побывку ждать должна.
Ты не забыл, как на рассвете
Оповестили нас, дружков,
Об уходящем в осень лете
Запевы юных петушков.
Их голосов надрыв цыплячий
Там, за соломенной стрехой, —
Он отзывался детским плачем
И вместе удалью лихой.
В какой-то сдавленной печали,
С хрипотцей истовой своей
Они как будто отпевали
Конец ребячьих наших дней.
Как будто сами через силу
Обрядный свой тянули сказ
О чем-то памятном, что было
До нас.
И будет после нас.
Но мы тогда на сеновале
Не так прислушивались к ним,
Мы сладко взапуски зевали,
Дивясь, что день, а мы не спим.
И в предотъездном нашем часе
Предвестий не было о том,
Какие нам дары в запасе
Судьба имела на потам.
И где, кому из нас придется,
В каком году, в каком краю
За петушиной той хрипотцей
Расслышать молодость свою.
Сын за отца не отвечает
Сын за отца не отвечает —
Пять слов по счету, ровно пять.
Но что они в себе вмещают,
Вам, молодым, не вдруг обнять.
Их обронил в кремлевском зале
Тот, кто для всех нас был одним
Судеб вершителем земным,
Кого народы величали
На торжествах отцом родным.
Вам —
Из другого поколенья —
Едва ль постичь до глубины
Тех слов коротких откровенье
Для виноватых без вины.
Вас не смутить в любой анкете
Зловещей некогда графой:
Кем был до вас еще на свете
Отец ваш, мертвый иль живой.
В чаду полуночных собраний
Вас не мытарил тот вопрос:
Ведь вы отца не выбирали, —
Ответ по-нынешнему прост.
Но в те года и пятилетки,
Кому с графой не повезло, —
Для несмываемой отметки
Подставь безропотно чело.
Ты здесь, сынок, но ты нездешний,
Какой тебе еще резон,
Когда родитель твой в кромешный,
В тот самый список занесен.
Еще бы ты с такой закваской
Мечтал ступить в запретный круг.
С тебя тот знак отныне снят.
Счастлив стократ:
Не ждал, не чаял,
И вдруг — ни в чем не виноват.
Конец твоим лихим невзгодам,
Держись бодрей, не прячь лица.
Благодари отца народов,
Что он простил тебе отца
Родного —
с легкостью нежданной
Проклятье снял. Как будто он
Ему неведомый и странный
Узрел и отменил закон.
(Да, он умел без оговорок,
Внезапно — как уж припечет —
Любой своих просчетов ворох
Перенести на чей-то счет;
На чье-то вражье искаженье
Того, что возвещал завет,
На чье-то головокруженъе
От им предсказанных побед.)
Сын — за отца? Не отвечает!
Аминь!
И как бы невдомек:
А вдруг тот сын (а не сынок!),
Права такие получая,
И за отца ответить мог?
Ответить — пусть не из науки,
Пусть не с того зайдя конца,
А только, может, вспомнив руки,
Какие были у отца.
В узлах из жил и сухожилий,
В мослах поскрюченных перстов —
Те, что — со вздохом — как чужие,
Садясь к столу, он клал на стол.
И точно граблями, бывало,
Цепляя
ложки черенок,
Такой увертливый и малый,
Он ухватить не сразу мог.
Те руки, что своею волей —
Ни разогнуть, ни сжать в кулак:
Отдельных не было мозолей —
Сплошная.
Подлинно — кулак!
И не иначе, с тем расчетом
Горбел годами над землей,
Кропил своим бесплатным потом,
Смыкал над ней зарю с зарей.
И от себя еще добавлю,
Что, может, в час беды самой
Его мужицкое тщеславье,
О, как взыграло — боже мой!
И в тех краях, где виснул иней
С барачных стен и потолка,
Он, может, полон был гордыни,
Что вдруг сошел за кулака.
А может быть, в тоске великой
Он покидал свой дом и двор
И отвергал слепой и дикий,
Для круглой цифры, приговор.
И в скопе конского вагона,
Что вез куда-то за Урал,
Держался гордо, отчужденно
От тех, чью долю разделял.
(Смотри, какой ты сердобольный, —
Я слышу вдруг издалека, —
Опять с кулацкой колокольни,
Опять на мельницу врага. —
Доколе, господи, доколе
Мне слышать эхо древних лет:
Ни мельниц тех, ни колоколен
Давным-давно на свете нет.)
(Мужик не сметил, что отныне,
Проси чего иль не проси,
Не Ленин, даже не Калинин
Был адресат всея Руси.
Но тот, что в целях коммунизма
Являл иной уже размах
И на газетных полосах
Читал республик целых письма —
Не только в прозе, но в стихах.)
А может быть, и по-другому
Решал мужик судьбу свою:
Коль нет путей обратных к дому,
Не пропадем в любом краю.
Но как и где отец причалит,
Не об отце, о сыне речь:
Сын за отца не отвечает, —
Ему дорогу обеспечь.
Клеймо с рожденья отмечало
Младенца вражеских кровей.
И все, казалось, не хватало
Стране клейменых сыновей.
Недаром в дни войны кровавой
Благословлял ее иной:
Не попрекнув его виной,
Что душу горькой жгла отравой,
Война предоставляла право
На смерть и даже долю славы
В рядах бойцов земли родной.
Одна была страшна судьбина:
В сраженье без вести пропасть.
И до конца в живых изведав
Тот крестный путь, полуживым —
Из плена в плен — под гром победы
С клеймом проследовать двойным.
Нет, ты вовеки не гадала
В судьбе своей, отчизна-мать,
Собрать под небом Магадана
Своих сынов такую рать.
Средь наших праздников и буден
Не всякий даже вспомнить мог,
С каким уставом к смертным людям
Взывал их посетивший бог.
Он говорил: иди за мною,
Оставь отца и мать свою,
Все мимолетное, земное
Оставь — и будешь ты в раю.
А мы, кичась неверьем в бога,
Во имя собственных святынь
Той жертвы требовали строго:
Отринь отца и мать отринь.
Забудь, откуда вышел родом,
И осознай, не прекословь:
В ущерб любви к отцу народов —
Любая прочая любовь.
Ясна задача, дело свято, —
С тем — к высшей цели — прямиком.
Предай в пути родного брата
И друга лучшего тайком.
И душу чувствами людскими
Не отягчай, себя щадя.
И лжесвидетельствуй во имя,
И зверствуй именем вождя.
Любой судьбине благодарен,
Тверди одно, как он велик,
Хотя б ты крымский был татарин,
Ингуш иль друг степей калмык.
Рукоплещи всем приговорам,
Каких постигнуть не дано.
Оклевещи народ, с которым
В изгнанье брошен заодно.
И в душном скопище исходов —
Нет, не библейских, наших дней —
Превозноси отца народов:
Он сверх всего.
Ему видней.
Он все начала возвещает
И все концы, само собой.
Сын за отца не отвечает —
Закон, что также означает:
Отец за сына — головой.
Но все законы погасила
Для самого благая ночь.
И не ответчик он за сына,
Ах, ни за сына, ни за дочь.
Давно отцами стали дети,
Но за всеобщего отца
Мы оказались все в ответе,
И длится суд десятилетий,
И не видать еще конца.
О памяти
Забыть, забыть велят безмолвно,
Хотят в забвенье утопить
Живую быль. И чтобы волны
Над ней сомкнулись. Быль — забыть!
Забыть родных и близких лица
И стольких судеб крестный путь —
Все то, что сном давнишним будь,
Дурною, дикой небылицей,
Так и ее — поди, забудь.
Но это было явной былью
Для тех, чей был оборван век,
Для ставших лагерною пылью,
Как некто некогда изрек.
Забыть — о, нет, не с теми вместе
Забыть, что не пришли с войны, —
Одних, что даже этой чести
Суровой были лишены.
Забыть велят и просят лаской
Не помнить — память под печать,
Чтоб ненароком той оглаской
Непосвященных не смущать.
О матерях забыть и женах,
Своей — не ведавших вины,
О детях, с ними разлученных,
И до войны,
И без войны.
А к слову — о непосвященных:
Где взять их? Все посвящены.
Нет, все былые недомолвки
Домолвить ныне долг велит.
Пытливой дочке-комсомолке
Поди сошлись на свой главлит;
Втолкуй, зачем и чья опека
К статье закрытой отнесла
Неназываемого века Недоброй памяти дела;
Какой, в порядок не внесенный,
Решил за нас
Особый съезд
На этой памяти бессонной,
На ней как раз
Поставить крест.
И кто сказал, что взрослым людям
Страниц иных нельзя прочесть?
Иль нашей доблести убудет
И на миру померкнет честь?
Иль, о минувшем вслух поведав,
Мы лишь порадуем врага,
Что за свои платить победы
Случалось нам втридорога?
В новинку ль нам его злословье?
Иль все, чем в мире мы сильны,
Со всей взращенной нами новью,
И потом политой и кровью,
Уже не стоит той цены?
И дело наше — только греза,
И слава — шум пустой молвы?
Тогда молчальники правы,
Тогда все прах — стихи и проза,
Все только так — из головы.
Что нынче счесть большим, что малым —
Как знать, но люди не трава:
Не обратить их всех навалом
В одних непомнящих родства.
Пусть очевидцы поколенья
Сойдут по-тихому на дно,
Благополучного забвенья
Природе нашей не дано.
Спроста иные затвердили,
Что будто нам про черный день
Не ко двору все эти были,
На нас кидающие тень.
Но все, что было, не забыто,
Не шито-крыто на миру.
Одна неправда нам в убыток,
И только правда ко двору!
А я — не те уже годочки —
Не вправе я себе отсрочки
Предоставлять.
Гора бы с плеч —
Еще успеть без проволочки
Немую боль в слова облечь.
Ту боль, что скрытно временами
И встарь теснила нам сердца
И что глушили мы громами
Рукоплесканий в честь отца.
С предельной силой в каждом зале
Они гремели потому,
Что мы всегда не одному
Тому отцу рукоплескали.
Всегда, казалось, рядом был,
Свою земную сдавший смену.
Тот, кто оваций не любил,
По крайней мере знал им цену.
И, грубо сдвоив имена,
Мы как одно их возглашали
И заносили на скрижали.
Как будто суть была одна.
А страх, что всем у изголовья
Лихая ставила пора,
Нас обучил хранить безмолвье
Перед разгулом недобра.
Велел в безгласной нашей доле
На мысль в спецсектор сдать права,
С тех пор — как отзыв давней боли
Она для нас — явись едва.
Нет, дай нам знак верховной воли,
Дай откровенье божества.
Уж он за всеми мелочами
Узрел бы ширь и глубину.
А может быть, пожал плечами
И обронил бы:
— Ну и ну! —
Так, сяк гадают те и эти,
Предвидя тот иль этот суд, —
Как наигравшиеся дети,
Что из отлучки старших ждут.
Но все, что стало или станет,
Не сдать, не сбыть нам с рук своих,
И Ленин нас судить не встанет:
Он не был богом и в живых.
А вы, что ныне норовите
Вернуть былую благодать,
Так вы уж Сталина зовите —
Он богом был — Он может встать.
Чтоб мерить все надежной меркой,
Чтоб с правдой сущей быть не врозь,
Многостороннюю проверку
Прошли мы — где кому пришлось.
И опыт — наш почтенный лекарь,
Подчас причудливо крутой, —
Нам подносил по воле века
Его целительный настой.
Зато и впредь как были — будем, —
Какая вдруг ни грянь гроза —
Людьми
из тех людей,
что людям,
Не пряча глаз,
Глядят в глаза.
Анализ поэмы «По праву памяти» Твардовского
Александр Твардовский был не только известным писателем-литератором, но и успешно совмещал литературную деятельность с журналистской, что, в свою очередь, оставило отпечаток на стиле написания стихотворений и поэм, а также на их тематике и посыле к читателю.
В конце 1970 года Твардовский написал знаменитое стихотворение «По праву памяти», в основу которого легла автобиография поэта. Время написания автобиографического стихотворения пришлось как раз на тот период в истории, когда писателей перестали ущемлять в высказываниях и упоминаниях политических тем. Александр Твардовский не упустил возможность высказать свое мнение о политике Сталина, и написал «По праву памяти».
Стихотворение Твардовского можно условно разделить на три части, которые объединены между собой одной главной мыслью, с помощью которой писатель попытался донести до читателя, почему для написания произведения была выбрана именно эта тема.
Первая часть
В ней писатель рассказывает читателям о своих заветных мечтах, говорит, к чему стремился и какие цели ставил перед собой в юношеские годы. При жизни поэта была издана в тираже только первая часть автобиографического стихотворения.
В начале Твардовский знакомит читателей с двумя молодыми ребятами из обычной деревни, которые еще не сталкивались с суровой реальностью жизни и проблемами, и до сих пор верят в безоблачное будущее и исполнение заветных желаний. Их запал, юношеский максимализм и желание жить дают им прилив сил, которые они тратят на пользу Родине. В этой же части автор четко намекает, что юношам придется столкнуться с жестокой реальностью и спуститься на землю со своих радужных мечтаний.
Вторая часть автобиографического стихотворения
Во второй части стихотворения Твардовского любой читатель может в самых ярких красках прочувствовать всю тяжесть степени отчаяния и безысходности автора. В этой части поэт целиком и полностью отразил свое душевное состояние. Он был подавлен и сломлен из-за ссылки своей семьи в холодные объятия ледяной Сибири, но ничего не мог исправить. Поэт так и смог понять, как так могло произойти, что обещания политических деятелей и их слова совсем ничего не значат и никогда не совпадают с действиями. Вера в идеологию была навсегда подорвана и навсегда оставила душераздирающий след в душе автора.
В конце 70х годов 20го века среди народа было широко распространено такое понятие, как «враг народа». Чтобы получить такое «звание» достаточно было не только самому нарушить законы или переступить черту в высказываниях в адрес политических деятелей, но и иметь родителей, за ошибки которых отвечали и несли наказание их дети. В скором времени, Сталин объявил народу, что это неправильно, и «сын не должен отвечать за ошибки отца». После таких слов многие люди смогли наконец-то свободно вздохнуть, но не Твардовский. Он отнесся к такому шагу известного политика как к предательству в кругу семьи. Получается, теперь дети вправе «отказаться» от своих родителей, тем самым навсегда разорвав кровную связь. К современным читателям он обратился с некой долей иронии:
«Вас не смутить в любой анкете
Зловещей некогда графой:
Кем был до вас еще на свете
Отец ваш, мертвый иль живой.»
Заключительная часть произведения «По праву памяти»
Третью, заключительную часть стихотворения «По праву памяти» Твардовский посвятил читателю. Поэт хотел донести, что чтобы не случилось, нельзя отказаться от своего прошлого, своей семьи или ее поступков. Человек не имеет права забыть о своих корнях и начать все заново.
Прочитав стихотворение – сердце читателя не сможет остаться равнодушным. Главная мысль и посыл, лежащие в основе литературного произведения в том, что нельзя идти смелыми шагами в хорошее будущее, если вы не помните или не хотите знать своего прошлого.